Выставка амедео модильяни в нью-йорке

 

 

 

 

 

За последние 4 столетия история архитектуры Швеции позаимствовала элементы других культур, а вместе с национальной политикой придала уникальную, ни с одной страной не схожую форму.

 

Шведская архитектурная культура в средние века не отличалась (как во Франции) помпезностью, доказательством этого являются сохранившиеся дворянские дома. Однако с 1600-ого года все переменилось, и Швеция начала бороться за позиции международного влияния, которое поощряло огромные архитектурные амбиции. Народное мастерство все же имело место и мирно сосуществовало с высококлассной архитектурой.

 

Но все же формы зданий столь властной и гордой страны еще оставляли желать лучшего. Дворянство бросило все усилия, дабы добиться современности архитектуры. И тогда была создана образовательная программа, которая посылала молодых людей на обучение классическому искусству и архитектуре по всей Европе.

 

Первые шаги, которые в последствие и привели к созданию национального стиля Швеции, были сделаны архитектором Никодемусом Тессином в 17-ом столетии. Он отказался от полюбившегося в то время индивидуализма, а вместо этого попробовал повернуть всю страну к собственному стилю "cittа ideale".

 

По его словам, используемый стиль был лучшим из всего европейского искусства. У ренессанса он позаимствовал безмятежные формы и использовал их в построении церквей. В его же благородных домах он объединил французские, голландские и итальянские мотивы. Его рвение и талант были посвящены восхвалению Бога, короля и страны.

 

От отца к сыну

 

Воплощение идей этого архитектора произошло, когда Швеция стала абсолютной монархией в 1680-ых годах. Никодемус Тессин был обучен профессии архитектора своим причудливым отцом. Его собственный городской дом был выстроен с блеском - почти самый большой в округе, а фасад дома был выложен из драгоценных камней. Продолжая философию своего отца, жизнь и искусство Никодемуса были посвящены прославлению Швеции, которая стала синонимом имени короля Чарльза xii.

 

Когда стокгольмский замок был сожжен, молодой Тессин получил редкий шанс спроектировать новый дворец. Величественность Королевского Дворца была вдохновлена Джанлоренцо Бернини, любимым учителем Никодемуса Но внезапно победоносная Швеция была повержена, когда король Чарльз потерял армию на территориях России и Украины, сбежав от позора в Турцию. Но это не помешало переписке между архитектором и королем, где Тессин рассказывал о своих грандиозных планах строительства новых замков и дворцов, но территория Швеции была уменьшена до 2500 километров, что разрушило мечты великого архитектора.

 

Несмотря на трудности, шведские архитектурные амбиции все еще были живы, отражая и изменяя стили по всей Европе. Шведы быстро приспособились к современному миру и теперь думали о классическом наследии как об их собственном.

 

Прирученный Рококо

 

Отличался ли из-за философии, экономической действительности, или из-за традиций шведский рококо, до сих пор не известно... Но, принимая во внимание, что причудливо используемые иностранные элементы были предназначены для выражения внутренней идеи, рококо все же оставался чужим стилем. Рококо пришел в Швецию прямиком из Франции, но по дороге у него было время, чтобы продумать детали и превратиться шведский Рококо. Парижская идея почти пропала - "haute couture" был заменен на функциональный провинциальный костюм.

 

Французский рококо был беспокоен и прихотлив, в то время как в Швеции это было скромно и непринужденно. Другим фактором изменения стиля, может быть, стало то, что в Швеции имелась традиция использовать древесину в зданиях. Так что изменение размаха и выражения Рококо на сельское обаяние стало естественным.

 

Требования классического наследия

 

В течение классического периода архитектура Швеции руководствовалась двумя стилями: богатым римский стилем с его щедро украшенными интерьерами, мерцающими от золота, и тем, который прозвали функциональным стилем "doric". То есть шведские архитекторы пробовали насильственно "примерять" древнее средиземноморское наследие на здания скандинавской страны.

 

Несмотря на холодный шведский климат(Стокгольм расположился на 59 градусе северной широты), утомленные аристократы любили фантазировать о высоких идеалах в отдаленной от солнца земли.

 

Новые стили в конце 19-ого столетия появились в Швеции в связи с историческими событиями. Новые здания были построены в стиле Арт Нуво и имели некие ретроспективные мотивы.

 

В 1920-ых годах декоративный неоклассицизм выиграл у так полюбившегося за 4 столетия функционализма. Но за некоторыми исключениями не стоит забывать, что функционализм в Швеции был всего лишь вопросом эстетики, а не идеологии. Именно поэтому этот стиль был так легко заменен.

 

Сегодня на "norr maelarstrand" авеню, классические мотивы постепенно стали синонимами вкуса образованного среднего класса. И все это привело к тому, что теперь стиль Швеции можно назвать ранним модерном.

 

 

В Еврейском музее Нью-Йорка пройдет выставка Амадео Модильяни под названием "Модильяни – за пределами мифа"

 

Эта выставка наверняка вызовет неслыханный прилив посетителей в небольшие, и к тому же перегороженные дополнительными стенами, дабы разместить побольше картин, залы. Потенциальная теснота в залах – ее единственный недостаток. Впрочем, тесноты можно избежать, заплатив 50 долларов за специальное посещение вечером в четверг: число таких билетов невелико, на каждом указано точное время посещения, и вы сможете рассмотреть все 100 картин, рисунков и скульптур почти в одиночестве.

 

Это первая ретроспектива художника в Нью-Йорке за полвека (предыдущую ретроспективу устраивал в 1951 году МоМА), но назвать его неизвестным мастером, чье творчество требует дополнительной пропаганды или просто знакомства, трудно: Модильяни – один из самых популярных художников 20-го века, его имя присутствует в каталогах всех мало-мальски значительных выставок модернизма, и нет человека с более или менее скромным европейским образованием, который не смог бы сразу распознать его стиль. Удлиненные фигуры с вытянутыми, "колоннообразными" шеями, глаза без зрачков, слегка склоненные набок головы, сложенные на коленях руки, статика поз и теплые, насыщенные тона (с превалированием оранжево-желтого, бордового, телесного) – список характерных признаков стиля Модильяни велик. Из них и складывается узнаваемость – один из секретов популярности.

 

Другой секрет – баланс новизны и традиции. Изображение человека у Модильяни далеко от реализма, обобщено, "спрямлено" (не было ли в этом "спрямлении" контуров предугадано наступившее так скоро упрощение, примитивизация самого человеческого "я"?). Но при этом не искажено до неузнаваемости, не расчленено на геометрические формы, не доведено до абстракции, как у Пикассо. Его удлиненные фигуры отсылают к Боттичелли и одновременно к африканскому тотему. При всей кажущейся похожести его портреты не лишены индивидуальности. Как точно схвачен характер, скажем, Макса Жакоба в его портретах, висящих рядом на выставке: в одном сразу отмечаешь налет дендизма, элегантную грациозность, в другом – строгость, слегка потухший взгляд. А чего стоит блистательный портрет Жана Кокто: нарочито распрямленные плечи, узкое лицо с близко посаженными глазами, нечто высокомерно-манерное во всей позе, в повороте головы, в нарочитой худобе, подчеркнутой странно суженной бледной кистью полуспрятавшейся за коленом руки.

 

Более того, персонажи на картинах Модильяни часто окружены ореолом поэзии, даже тайны, покрыты флером идеализации (изысканный портрет Луни Чешовской с веером, два портрета Леопольда Зборовского, "Женщина в шляпе", "Голубые глаза"...). Во взгляде художника нет ни рассудочного холода, ни цинизма. И все это дает нам, зрителям, возможность узнавания, идентификации, сопереживания – возможность, какую нечасто встретишь в картинах большинства коллег, современников Модильяни.

 

В его популярности неоспоримую роль сыграла и сама его судьба, тоже выделившая его в кругу художников-эмигрантов, большей частью евреев, приехавших в Париж в поисках учителей, покупателей и творческой среды. Ранняя смерть (от туберкулезного менингита, в возрасте 35 лет), нищенское существование в Париже, скрашиваемое алкоголем и наркотиками, взрывчатый темперамент, приводивший к постоянным стычкам со знакомыми и незнакомыми людьми, многочисленные любовницы, последняя из которых, мать его дочери, покончила жизнь самоубийством, выбросившись из окна на следующий день после его смерти... Колоритные детали биографии привлекали к личности художника (какое богатство для биографического романа или киносценария!), но образ худощавого красавца и задиры со стаканом абсента в одной руке и сигаретой в другой, таскающегося по парижским барам, во многом заслонил подлинную историю творческого становления и развития художника, мучительно искавшего собственное творческое "я".

 

Нынешняя выставка и ставит своей задачей не просто показать большую группу основных произведений художника, но воссоздать его портрет с максимальной объективностью и информационной насыщенностью. Вот почему наряду с известными живописными работами: портретами и ню, на ней немало скульптур (он хотел быть скульптором, и в его живописном творчестве явно ощущается влияние скульптуры), рисунков и словесных комментариев, на которые стоит обратить внимание.

 

Модильяни принадлежал к весьма прогрессивной семье итальянских евреев-сефардов. В его предках числился Барух Спиноза, его старший брат, юрист, был арестован за участие в социалистическом движении, а мать, также отличавшаяся либеральными политическими взглядами, неприятно поразила родню, став в семье первой работающей женщиной: чтобы помочь содержать большую семью, разоренную банкротством мужа, она начала давать уроки английского и французского языков, которые вскоре переросли в настоящую частную школу. Евгения Гарсин-Модильяни вообще была женщиной образованной и прогрессивной, воспитанной английской гувернанткой-протестанткой и закончившей французскую католическую школу. Вскоре после рождения Амедео она начала вести подробный дневник, который является одним из немногих документальных источников для биографов художника.

 

Однако растил Амедео главным образом дед, Исаак Гарсин, блестящая личность, знаток не только итальянского и французского, но и греческого, арабского, испанского, английского языков, мастер игры в шахматы, любитель философии и истории. Дед и внук были очень привязаны друг к другу, вместе ходили в музеи, и когда Исаак Гарсин умер, десятилетний Амедео пережил первый период депрессии.

 

Евреи Италии были, в отличие, скажем, от той же России или Центральной Европы, ассимилированы. В Ливорно, где родился и рос Амедео, не было еврейского гетто, граждане многих национальностей и религий свободно соседствовали друг с другом, и когда молодой художник появился в 1906 году в Париже, его сразу начали считать итальянцем, в то время как прибывшие в те же годы с территории Российской империи Шагал, Сутин, Кислин и другие воспринимались не как русские, а как евреи. Модильяни и по-французски говорил отлично. Представляясь, он, однако, подчеркивал: "Модильяни, еврей" (хотя именно в Париже он впервые в жизни столкнулся с антисемитизмом).

 

Когда 22-летний Модильяни появился в Париже, он не был наивным новичком в искусстве. Он с детства много читал – от Данте, Петрарки и Ариосто до Кропоткина и Ницше. Беря систематические уроки рисования в Ливорно в 14-летнем возрасте, он через год вообще оставляет общеобразовательную школу, чтобы ежедневно заниматься в художественной студии Гульермо Мичели. Модильяни провел много времени в Неаполе, Флоренции, Риме и Венеции, подростком путешествуя с матерью, позже учился в художественной школе Флоренции, копировал шедевры старых мастеров в музеях Рима; в 1902 году он начинает серьезно заниматься скульптурой, 1903-1905 годы проводит в Венеции, но не столько посещает занятия в художественной школе, сколько сидит в барах и ночных клубах, рисуя посетителей... И всей душой рвется в Париж – единственное место, где, как ему кажется, он сможет найти идеальную художественную среду, стимул к творчеству и понимание.

 

В январе 1906 года с маленькой суммой, которую сумела наскрести мать, Модильяни оказывается наконец в городе своей мечты (брат матери, который до тех пор субсидировал обучение Амедео, скончался незадолго до этого). Первые месяцы он проводит, как турист: в музеях и церквях, видит работы импрессионистов и, впервые, Пикассо, любуется греческой и римской скульптурой в залах Лувра, знакомится с Утрилло, который станет его лучшим другом, встречает Вламинка, Дерена, Макса Жакоба, Аполлинера, Пикассо. На осеннем Салоне он видит работы Гогена, которые производят на него огромное впечатление. Модильяни чувствует себя среди своих. Как и все вокруг, он заражен бациллой новаторства и увлечен искусством Азии и Африки. Но подражать никому не намерен.

 

Скульптуру, однако, придется оставить: работа с камнем вызывает приступы кашля (туберкулез диагностирован давно, еще в Ливорно), да и дорогое это занятие. Он много рисует, пытаясь найти свой стиль. Деньги кончаются, но обходы парижских галерей ни к чему не приводят. К счастью, происходит встреча с любителем нового искусства и покровителем художников, врачом Полем Александре, который в течение нескольких лет будет помогать Модильяни. По его настоянию художник вступает в Общество независимых художников и принимает участие в их очередном Салоне, где выставляет ныне знаменитую картину "Еврейка", а также эскиз, рисунок и скульптуру. Но его участие проходит незамеченным. В результате маятник его интереса возвращается (снова ненадолго) к скульптуре.

 

Впереди – Монпарнас и его колония художников-эмигрантов, перемены квартир, студий, любовниц и покровителей (последний, ставший верным до конца другом, – поляк Леопольд Зборовский), ночевки на вокзалах и в домах друзей (какое-то время он жил у почти такого же нищего, как он сам, Хаима Сутина), творчески важное знакомство с Бранкузи, короткие возвращения в Ливорно для поправки здоровья и снова сжигание себя в Париже, в парах алкоголя и гашиша. Война приносит новые невзгоды, и только в 1919 году проглядывает нечто вроде коммерческого успеха: на групповой выставке в Лондоне, которую организует Зборовский, картины Модильяни замечены и расхвалены английскими критиками, кое-что удачно продано. Увы, на репутации Модильяни в Париже это не сказывается...

 

Он стал свидетелем триумфов кубизма и футуризма, но не поддался моде и не потерял веры в свой талант и в свою дорогу. Он умер в нищете, но не в безвестности: за его утопавшим в цветах гробом шла огромная толпа, в которой были Бранкузи и Дерен, Пикассо и Сутин, Утрилло и Леже, и раввин молился над его могилой на кладбище Пер-Лашез.